В задымлённой комнате,
где горел свет лампы,
вдвоём с товарищем,
в борьбе с унынием —
мы взялись за дело,
за дело великое:
клеили мешковину
на стены серые,
как будто на них
намотали бы
солнечные лучи.
Склеивали мечты,
выпускали из себя
всевозможные порывы,
как будто жизнь —
это не только скука,
но и ткань,
что дышит,
что шепчет,
что зовёт высоко.
Я шептал:
«Смотри, как она ложится,
как будто природа
нежно обнимает бетон,
как будто каждый шов — это
поцелуй,
каждый угол —
обещание нового света.»
Мешковина,
нежная,
но крепкая,
как наши руки,
приходила к нам,
как старая подруга,
обвивалась вокруг,
покрывая стены,
как воспоминания
покрывают память.
Мы прикрепляли её с усердием,
как трудяги,
как строители
будущего,
которое стучало в сердце,
как молот,
как мечта,
что не знает преград.
Товарищ засмеялся:
«Смотри, тут шов кривой!»
Но я, с жаром,
с гордостью,
отвечал:
«Каждый шов — это жизнь,
каждая неполадка — это
волнение,
это даже счастье,
что мы можем
исправить,
что мы можем
превратить в искусство.»
Свет лампы плясал,
как угли в камине,
а мы,
два художника в мире сером,
обвивая стены мешковиной,
создавали свой мир,
где даже скука
была бы
вдруг
весёлой.
И когда работа завершилась,
мы отступили назад,
как два скульптора,
разглядывающих свой шедевр.
Стены дышали,
как будто сами живые,
как будто в них
запечатлён
пульс нашего труда,
наши мечты,
наши слёзы,
наши улыбки —
всё, что было,
всё, что будет.
Так мы,
в этом маленьком уголке,
научились видеть
красоту в простом,
в каждом шве,
в каждом кусочке,
в каждом вдохе
мешковины,
что укрыла нас
от мирского холода,
от обыденности,
покрыла стены
наши
и сердца
наши.
